властелин колец

harpercollins, который издает толкина, пилит, кажется, по изданию в месяц, сейчас искала картинку со своим, нашла с трудом, а оно ведь было юбилейное, с небольшим тиражом (похвасталась, да)

перечитала! то залпом по книге, то откладывая на неделю — особенно эпично отложила перед последней сотней страниц, когда поймала себя на мысли, что нужно очень внимательно читать, потому что арагорна чуть не убили, вдруг убьют, если я буду неосторожна? и вот, додумала я это, поразмышляла, почему нахожу эту мысль несколько странной — и решила остановиться на время, потому что эффект погружения это, конечно, здорово, но должны же быть пределы.

а вообще оч круто, в разы лучше, чем я помнила. то есть да, безусловно, оно нудно, длинно, все без конца обсуждают одно и то же, ходят кругами, ничего не происходит, и язык тяжеловесный, но это все втекает в голову вместе с бесконечными именами, названиями, описаниями, и с одной стороны отмечаешь, о, вот снова пошла типичная в английской лит традиции любовь к деревьям и растениям, а другой оно забывается через секунду, потому что энты ведь замечательные, и их жалко, и леса жалко, и сады, и вообще всех, и переживаешь тоже за всех, и подбадриваешь кого надо, и даже это детсадовское деление на добро и зло, от которого я захлопываю любую книгу, как бы ее ни хвалили — здесь оно кажется уместным. типичный эффект утенка, но, мне кажется, сомнительно, чтобы у такого количества людей разного возраста и всего остального случился импринтинг.

с хоббитом понятнее, его я знаю, почему обожаю.

а вообще, хотела цитаток повыписывать, в некоторых местах язык запредельно красивый, только вспомнила об этом где-то в середине и сразу забыла обратно, но одна все-таки есть: «A pale smile, like a gleam of cold sun on winter’s evening, passed over the old man’s face». англичане и погода, омг, вот действительно, обнять и плакать — страшно люблю их за эту тонкость, даже сквозь занудного диккенса ради такого продираться готова.

валерий брюсов

опыты по метрике и ритмике, по евфонии и созвучиям, по строфике и формам, валерий брюсов

сегодня дочитала, а у него как раз и день рождения. хорошая книжка — самая соль там во вступительной статье, где он говорит о необходимости теории поэзии, которой на русском и для русского языка на тот момент практически не существовало. говорит правильные вещи, умно и горячо — так, что сразу ясно, вопрос наболевший и с упоминаемыми «некоторыми», которые сомневаются в необходимости научного подхода, споров было немало.

пара цитат

«Все это еще настолько чуждо нам, что многие, вероятно, затруднятся назвать те науки, которые изучают и устанавливают свойства и законы стиха. Даже в тех самых «эстетиках» и «поэтиках», которые прямо трактуют этот вопрос, терминология настолько не установлена, что самое именование основных наук далеко не общепринято. В то время как никто не затруднится указать главные науки, выясняющие законы музыки и музыкального творчества, каковы: элементарная теория музыки, гармония, теория фуги и вообще композиция, инструментовка, — большинство, даже среди ученых филологов и философов, не сумеет указать, что этому соответствует в области наук о стихе.

4 книги тем, кому плохо

Потому что вам не нравится зима или, наоборот, нравится, но снега все нет, или из-за проблем на работе, или из-за чьей-то смерти, или из-за того, что за секунду до конца аукциона на ибее кто-то перебил ставку, или когда третьи сутки не получается уснуть — проверено годами и разными по тяжести событиями, эти книги помогают мне справиться буквально со всем. Их, безусловно, стоит прочитать от начала и до конца, но они прекрасно работают и когда открываешь посередине, так что не беспокойтесь, что заскучаете, — просто попробуйте и, я надеюсь, вам станет лучше.

«Нравственные письма к Луцилию», Сенека

Обо всем в популярной форме назидательных писем не слишком разумному другу.

Зачем? Мне она легко заменяет седативные препараты, когда унять тахикардию нужно сейчас, а записаться к врачу вышло только на потом, душеспасительные беседы и даже аскорбинку при легкой простуде.

Сенека придерживался стоицизма, то есть был за невозмутимость перед любыми испытаниями и разделял симпатичное мне убеждение о том, что любой нравственный (читаем, достойный, хороший) поступок приводит к самоутверждению и развитию, а безнравственный — к саморазрушению и упадку. Вокруг этого в основном и идут его мысли — что истинно, а что ложно, где грань между кажущейся мудростью и ей же настоящей, как реагировать на раздражители, как справиться со страхом смерти etc. Вопросы и ответы из книги не во всем подходят современному ходу мыслей и реалиям, но это и неважно, главное, что они успокаивают и помогают собраться.

Цитата (случайным образом выдранная из середины случайного письма): «Этот, живущий в тревоге, неужто умеет жить для себя? И, самое главное, умеет ли он вообще жить? Кто бежит от дел и людей, неудачливый в своих желаниях и этим изгнанный прочь, кто не может видеть других более удачливыми, кто прячется из трусости, словно робкое и ленивое животное, тот живет не ради себя, а – куда позорнее! – ради чрева, сна и похоти. Кто живет ни для кого, тот не живет и ради себя. Но постоянство и упорство в своем намерении – вещи такие замечательные, что и упорная лень внушает уважение».

«Записки у изголовья», Сэй-Сенагон

Дневник умной и обаятельной средневековой японской писательницы и придворной дамы. Любознательные могут заменить «дневник» на «дзуйхицу» (с ударной «и») — это жанр короткой прозы, когда автор записывает свои мысли, не редактируя их, не стараясь сделать более литературными.

Зачем? Принимаю вместе с антидепрессантами и когда кажется, что в мире нет ну ничего красивого. Записки — это красота и в содержании, и в каждом слове, и в порядке, в котором они выстроены. О содержании — оно великолепно с какой стороны ни посмотри: интересующимся культурной антропологией, или подросткам, или любителям истории, или — Азии — здесь для всех и каждого и намного больше. Мне в последнее время ближе не поэтичные дзуйхицу и популярный тан про времена года и суток, а перечисления, все ее что нравится и что не нравится, что приятно, а что — нет, и скажу по опыту, когда читаешь, как кому-то в других декорациях, в десяти тысячах километров на восток тысячу лет назад, так же, как и тебе, не нравилось летом пировать в душном уголке — все сразу становится проще.

Случайная цитата: «Камфорное дерево не растет в гуще других деревьев, словно бы сторонится их в надменной отчужденности. При этой мысли становится жутко, в душе родится чувство неприязни. Но ведь говорят о камфорном дереве и другое. Тысячами ветвей разбегается его густая крона, словно беспокойные мысли влюбленного. Любопытно узнать, кто первый подсчитал число ветвей и придумал это сравнение».

When Ishiguro gave a public talk about The Buried Giant in Toronto in March, he compared the process of writing a novel to building an airplane in your garage. Reviewers and readers focus on details of how the book is put together — why 6th-century England? Why a dragon? Why Sir Gawain? Why the shifts in point of view in the last chapters? — but all he’s trying to do is get the thing to fly.

отсюда